"Внутренний комфорт" и "лагерное сознание"

вопрос: Как вы оказались именно на Спиридоновке?

ответ: Надо начинать чуть раньше - с того, что всю жизнь меня сопровождало четкое понимание, что такое уютно и хорошо и что такое неуютно и плохо. Безо всякого фен-шуя. Это состояние внутреннего комфорта происходит от того, как вокруг тебя организовано пространство, как построено то, что является твоим продолжением. Моя квартира, мой кабинет, мои передачи - все они для меня уютны. Так же, как и этот дом.

в.: Когда он у вас появился?

о.: Как только появилась возможность купить квартиру - году в 94-м. Собственно, еще в СССР, когда у меня появился третий ребенок, квартиру мне дало государство. А эта - первая, которую я купил сам.

Тут рядом я провел детство - учился в 20-й школе на Вспольном. Напротив жила бабушка, и я у нее жил, когда учился в третьем-четвертом классах. И вообще, это место, как бы высокопарно ни звучало, имеет какой-то сакральный смысл. И не от Булгакова, хотя Михаил Афанасьевич, конечно, свою лепту вложил. В поисках жилья я отсмотрел, наверное, десятка полтора квартир. А когда сюда пришел - хотя здесь все было по-другому, и стенки в других местах стояли...

в.: Это ведь была коммуналка?

о.: Конечно, дом 1904 года. Я вошел и понял: мое. Есть притча о том, как когда-то искали место для храма. Даже не притча, а традиция: три монаха из разных монастырей ходили-бродили, и там, где они сходились и говорили: "Хорошо", - там и строили храм. Так вот и я, как один из тех монахов.

в.: А давно вы вообще в Москве?

о.: На Севере я провел всего-то два с половиной года. К рождению младшего братца мы уже жили в Марьине. Это была подмосковная деревня, где происходили страшные драки, народ резал друг друга, кидался камнями. Самое страшное - деревня рядом с большим городом. Страшнее, чем глубинка, - тут не действуют ни деревенские законы, ни городские. Так и в Марьине был полнейший беспредел.

Понимаете, рассуждая о том, откуда мы произошли, мы говорим о космосе, о комсомольских стройках, но не отдаем себе отчета в том, что в смысле культуры нации у нас было тотальное средневековье. Это усугублялось тем, что 60 процентов нации прошли через лагеря. И лагерное сознание укоренялось в городах и весях.

в.: Как я понимаю, изначально на Севере оказался ваш дед?

о.: Да, перед войной: он был замом главного в газете "Гудок", номенклатурной фигурой. Но евреем.

в.: И его сослали?

о.: Не совсем: послали делать газету "Советский Уэлен".

в.: Вы помните себя хоть чуть-чуть на Севере?

о.: Помню детскую кроватку, которую раскачивают, тепло, мех. Музыку, которая сопровождала мое раннее детство. Может, это не мои воспоминания, а то, что рассказывала мама. Меня холили и лелеяли все: я был единственным ребенком на полярной станции.

"Телевидение - просто супермаркет"

в.: Как вы оказались в авиации?

о.: Окончил МАИ. Если бы не дефектный глаз, который мне подбили снежком в детстве, стал бы летчиком. Но у меня есть пилотское удостоверение.

в.: После "Крыльев", вашей программы на "Первом канале", мне казалось, что у вас все должно быть и дома в самолетиках. А тут всего один - и явно очень старый.

о.: Это Focker, на котором летал барон Манфред фон Рихтгофен - легендарная личность, сбил в Первую мировую больше всего самолетов. Свой полк он называл "Воздушным цирком".

в.: Странно, что "Крылья" наряду с "Часом пик" - очень успешные, мне казалось, ваши проекты - убрали из эфира.

о.: Видите ли, телевидение - супермаркет, где продают разные продукты разным людям, которых надо еще туда зазвать, дождаться, когда они пойдут мимо. И потом измерять рейтинг не по тем, кто посмотрел, а по тем, кто купил.

в.: Ваши самолетики были нерекламоемким продуктом?

о.: В ночном эфире "Первого канала" не было рекламоемких продуктов. Может быть "Крылья" были чуть живее остальных.

в.: Вы в "Останкино" проводите больше времени, чем дома?

о.: Как большинство из нас... Недавно прочел: "Работай там и тогда, где и когда тебе это удобно". Думаю, это наиболее продуктивно. Здесь невозможно организовать студию, так что дома работать трудно. Хотя... Я смонтировал небольшой кинотеатр. Приглядываюсь к новой роли - кинопродюсера. Или, даже лучше, автора сценария.

в.: В "Крыльях", где речь подчас шла о современных достижениях авиации, очень чувствовалось, что ведущий - большой любитель старины. Так и есть?

о.: Просто я давно живу. И обожаю ар деко. И еще, я очень ценю качество труда, который вложен в вещь. И необязательно в мебель, но и в железки - например, в эти старые фотокамеры. У меня большая коллекция старых камер. Мои лучшие снимки Венеции сделаны камерой 1927 года выпуска, на широкой пленке.

в.: Вы серьезно занимаетесь фотографией?

о.: Что значит серьезно? Я с 12 лет снимаю, у меня международные призы. Я обожаю фотографировать, и то, что снято старыми камерами, радикально отличается от снятого новыми совершенными фотоаппаратами. Это ближе к живописи, к рисунку.

в.: А к телевидению?

о.: Близко очень. Старые камеры лишают тебя массы подробностей, излишеств, и образ возникает в результате этих ограничений.

"Кризисы случаются 3-4 раза в год"

в.: Почему вы любите стиль ар деко?

о.: Я еще очень люблю классицизм, античность. Но именно ар деко мне кажется последним великим ярким стилем, после которого ни в архитектуре, ни в быту ничего такого цельного не появлялось. Я недавно - к своему стыду, впервые - посмотрел знаменитый сериал по Вудхаузу, "Дживс и Вустер", так вот там гениальный художник дает картинку 20-х годов, наполняя ее фантастическим ар деко. Эмоционально я не могу погрузить себя в ампир, или барокко, или модерн. А в ар деко - могу.

в.: Что у вас за гравюры на стенах?

о.: Французские гравюры XVIII века, купленные в Париже по разным поводам. Есть такая поговорка: что отличает мальчика от мужчины - цена игрушек. Вот, это мои игрушки. Я играюсь в морской бой, в железки. Гравюра с инструментами - моя виртуальная  мастерская.

А вообще мое жилье напоминает милую бабушкину квартиру на Садово-Кудринской, которую как-то поддерживали с 1917 года: там были мягкая старая мебель, простые и непошлые обои. Всего лишь соответствие частей целому, и все.

в.: Похоже, и в работе, и в жизни вы пытаетесь обойтись минимальным набором изобразительных средств.

о.: Когда-то я действительно злоупотреблял черно-белой картинкой или использовал специально один и тот же прием. Минимализм дает столько энергии и так освобождает мозг, что рано или поздно у меня появится пустое пространство, где не будет мебели. Потому что нужно иногда себя опустошать.

На даче я хочу построить деревянную студию, отдельно от дома, где не будет ничего, кроме звука, картинки и места для сидения. Часто в кризисных ситуациях (они обязательно наступают 3-4 раза в году) множество вещей раздражает. Даже книги, которые ты года три-четыре не открываешь, лежат и цепляют взгляд. Они в кадре лишние.

в.: Вы все оцениваете с точки зрения кадра?

о.: Да. Хотите верьте, хотите нет, но вот, видите на стене фото моего последнего сына Ваньки? Хотя летчики не говорят "последний", они говорят "крайний". Так вот, я его впервые увидел через видоискатель, включив в роддоме камеру...