- Практически я училище окончил в 1941 году. Меня хотели оставить инструктором. Но поскольку у меня три брата были на фронте, все - командиры Красной Армии, окончили академию еще до войны, то и я на фронт. И всеми правдами и неправдами рвался на фронт. В училище был создан 46-й штурмовой полк, который и убыл в начале 1942 года на фронт.

        Предварительно мы прибыли в Ейск. Немцы тогда уже подходили к Ростову. А Ейское училище еще в начале 1941 года было переведено в Моздок.

        - И прилетели вы воевать туда, где должны были учиться...

- Там было очень много училищных аэродромов . Как я уже сказал, наш 46-й штурмовой авиационный полк состоял из выпускников. А все командиры, начиная от командиров звеньев и выше,- инструкторы и очень опытные летчики морской авиации.

        - Но еще не воевавшие?

        - Но еще не воевавшие.

        - На каких самолетах вы прилетели?

        - Такого самолета вы сейчас не найдете - это УТ-1Б. Одноместный спортивный самолет, на котором показывали чудеса акробатики в воздухе.

        И вот его переделали под боевой. Под плоскости подвесили четыре реактивных снаряда, и два пулемета стояли прямо на плоскостях сверху.

        - А предназначался до этого?

        - Прежде на нем летали очень подготовленные инструкторы, показывали акробатику в воздухе. А нас на нем тренировали для штурмовок, в том числе ночных. Со всех флотов собрали 40 штук.

        - Ну и какое впечатление у вас было от этого самолета?

        - Из двадцати пяти рядовых летчиков нас через несколько месяцев всего осталось четыре человека. Остальных либо сбили, либо прожекторами загоняли в штопор, кое-кто разбился при посадке.

        Очень тяжелый был самолет по технике пилотирования. И скорость у него максимальная была всего 200 км/ч. Маленькая скорость. Вот в этот мой кабинет УТ-1Б можно было поставить. Такой маленький. Это был самый маленький самолет за всю историю отечественной авиации вообще.

        - А куда и с какими задачами вы вылетали?

        - На передний край, по сухопутным целям, по катерам. У немцев были быстроходно-десантные баржи - по ним. Но по ним - реактивные снаряды. И прикрывали бомбардировщиков. Вот идут они на ночное бомбометание, а мы уже нацелены на прожектора, чтобы те их не схватили. Били мы по прожекторам и по зениткам. А на передний край наши подсвечивали, чтобы по своим мы не ударили. Когда мы были в воздухе, наши на передовой могли спокойно отдыхать, потому что немцы предпочитали во время авианалетов не стрелять и себя особо не обнаруживать.

        - И сколько у вас было вылетов?

        -145 на штурмовки с января 1942 года. Бывало иногда по пять вылетов в день. Скажем, когда Новороссийск немцы начали брать.

        - Ясно, что все эти 145 штурмовок у вас прошли удачно по конечному результату. Но, может быть, были какие-то особые, которые вам запомнились?

        - Это было на железной дороге от Крымска до Краснодара. Один раз летим, смотрю, состав идет. Я подлетел поближе и попал реактивными снарядами в паровоз. Единственный раз, когда я сам видел - что поразил. Правда, прожектора гасли сразу, когда в них попадали.

        -И вас ни разу не подбивали?

        - Бог миловал. Вот в прожекторах в штопор сваливался раза четыре, наверное. Прожекторов штуки 4-5 - и ты их не видишь и вообще ничего не видишь, в том числе свой единственный прибор "пионер", который показывает крен. Ты держишься, держишься, но в слепую-то не можешь лететь до бесконечности. Ну и в штопор.

        - А какие были рекомендации по борьбе с прожекторами?

        - Выходить на луну, когда она есть. Луну всегда видно, при любых прожекторах. А вот в темную ночь уже сложнее. Многое зависит от регулировки самого самолета. У меня был механик Виктор Козлов, ленинградец. Он так хорошо отрегулировал самолет, что можно было управление бросить, и он сам выходил из штопора. Управление бросаешь, он сам, как пробка, выскакивал. Немцы же, как только ты в штопор попал, они теряют самолет сразу. Поэтому еще одна рекомендация была уходить от прожекторов резким креном.

        - Среди ваших командиров потери были большие?

        - Ну командиры были очень опытные, причем это были командиры с тяжелых гидросамолетов МБ-2. Командир полка, командир эскадрильи - все были гидристы. И все командиры почти что остались живы. Потом все они на Север ушли, на Ил-2, там наш командир Георгий Павлов получил звание Героя Советского Союза. Но и потери там были. У нас же только один заместитель командира эскадрильи погиб.

        - Вы сказали, что полк пощипали крепко, практически техники не осталось. Награды давали в то время?

        - Да, у меня было два ордена Красного Знамени. По тем временам при отступлении это вообще редкий случаи. В конце 1942 года меня и еще трех рядовых летчиков перевели в 32-й полк. А 46-й полк - командиры со знаменем полка - на Север, 32-й полк впоследствии стал гвардейским. Сначала мы летали на ЛАГГах, на Яках, потом на "аэрокобрах".

        - Специально переучиваться не пришлось?

        - Да нет, на войне быстро переучивались. В 1943-м полк получил "аэрокобры". Это был хороший истребитель. Семь огневых точек: пушка 37 мм через редуктор стреляла, два крупнокалиберных пулемета и четыре пулемета в крыльях. Конечно, для истребителя самолет был тяжеловат. Но для морских летчиков хорош был тем, что мотор стоял сзади, то есть вероятность его поражения меньше. И живучесть у движка была высокая. Мне однажды стрелок с "немца" попал в мотор. Вся охлаждающая жидкость вышла, но я еще прошел 100 км над морем, и мотор после этого даже не менял. Очень, живучий самолет был. Покрышкин, кстати говоря, на нем воевал.

        Кроме всего прочего, он мог ходить с подвесными баками. И мы могли прикрывать ДБ-3, которые ходили через все Черное море из района Гудауты. В середине Черного моря мы с ними встречались и вели их до целей. В воздухе могли держаться до 4 часов.

        - Над морем летать удовольствия мало во время войны...

        - Вы знаете, дело привычки. Нас иногда привлекали для сухопутных операций. И мы чувствовали себя не в своей тарелке. Почему? Потому что у моря цвет один, если волны нет. И все хорошо видно - где какой самолет. А на суше где-то поля убрали, где-то не убрали, где-то земля черная, где-то желтая... Крутишься без привычки... Рядом с нами армейский полк базировался. Они тоже решили ходить в море, но у них не совсем получалось. У нас был порядок, если мотор забарахлит - сразу возвращаемся, в море не сядешь. На суше внимания на это можно не обращать, а здесь нет. И вот сухопутные летчики очень напряженно себя над морем чувствовали: вдруг что с мотором. Причем порядок был такой: наши корабли не подбирали летчиков, даже если видели, что свои упал в воду.

        -Почему?

        - Только катера могли подбирать. Ясно почему. Идет эсминец, допустим. Для того чтобы летчика подобрать, ему нужно застопорить ход, спустить шлюпку... Значит, он стоит, подлодка его - хоп. На ходу он еще маневрировать может, а тут подставляется, как в тире.

        - В морских боях приходилось участвовать?

        - Конечно, мы прикрывали флот. Скажем, когда десант в Феодосию высаживался. Мощный был десант. Мы три эсминца потеряли. У нас к тому времени подвесных баков не осталось - побросали их в воздушных боях. И нам не хватало топлива, чтобы долго над своими кораблями находиться. Приходишь в Феодосию, десять минут над ними - и уходи. Иначе сам упадешь. На полуострове к началу морской операции по высадке десанта немецких бомбардировщиков практически не было. А к концу уже сидели сотни. Их со всех фронтов стянули, вот они эсминцы и потопили.

        - А дальше путь ваш как пролегал?

        - Дальше Одесса, потом Румыния, потом Болгария. Потом немножко Австрия. Работали по Дунаю. Торпедные катера прикрывали, когда они еще из Одессы туда прорывались. Так войну и закончили.

        - Когда воина закончилась, вам сколько было?

        - Двадцать три года.

        - И сколько у вас наград было в то время?

        - Три ордена Красного Знамени, три Отечественной войны, два Красной Звезды, орден Александра Невского. Ну а медали мы, летчики, не считали. У меня десять сбитых самолетов и 350 вылетов в общей сложности. Ни разу не ранили, но иногда побитый приходил прилично. Очень мощная защита была у этого самолета. Впереди и сзади толстое стекло. Над Керчью немец снарядом угодил мне в заднее стекло, и последние два сантиметра не сумел одолеть.

        - Какой бой для вас оказался самым сложным?

        - Один раз, в 1943 году, меня четверка "фоккеров-190" била. Под Тарханкутом, это западная часть Крыма. У ведомого мотор забарахлил, и он вернулся. А летели мы на разведку до Севастополя. Вот я один пошел. И когда возвращался, меня схватила четверка немецких истребителей. Начали мою технику пилотирования "проверять". Топлива хватало, и они еще могли бы от меня отстать, потому что им эта возня надоела. Но мне очень удачно один на прицел сел. Я его сбил. Тут остальные трое озверели. Пришлось выкручиваться. Но когда сам за себя дерешься - это полегче, а вот когда на прикрывающих нападают... Когда немцы сбивали прикрываемые нами бомбардировщики, на душе черте что творилось.

        - Наверное, летчики думали: ну вы, ребята, и дали!

        - Они все хорошо понимали. В принципе, конечно, у нас численности всегда недоставало. Нужно, допустим, какую-то группу двумя полками прикрывать, а у нас только один.

        - То есть на один бомбардировщик обычно сколько приходилось вас?

        - Полсамолета. На два самолета один. Или на три даже - в зависимости от обстановки. Единственный раз, когда прикрывающих было с избытком, - накануне Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Нас отозвали с фронта. Со своим прикрытием только Рузвельт прилетел. А Черчилля мы прикрывали от турецких берегов до Саков. У них было много самолетов обеспечения. Целая армада двигалась через Черное море. И мы их прикрывали потомуже над самой Ялтой. Напряжение было сильное.

        - После войны как ваша жизнь складывалась?

        - После войны... Я прошел все звания от сержанта до полковника. И все ступени командные от рядового летчика до командира полка. И самой большой наградой было для меня, что я остался жив. У нас с братьями была такая договоренность, что если хоть один брат погибнет - в память о нем носить усы. В конце сорок пятого года, когда я прилетел в Москву в отпуск, мне не сказали, что все мои братья погибли. Один - в сорок первом году. Был большой начальник, сгорел в танке. Второй был летчиком, сбили на Курской дуге. А третий -11 мая сорок пятого года под Прагой, командиром ударной бригады был. Вот так. И вот с декабря сорок пятого года я ношу усы в память о братьях.

        - А закончили вы службу командиром полка?

        - Командиром полка во время хрущевского сокращения Вооруженных Сил.

        -Ну и как было уходить по сокращению?

        - Я уходил очень сложно. Практически весь полк "резали": истребителей, бомбардировщиков - всех. Я дал телеграмму министру обороны о несогласии. Меня на военный совет: мы вам предлагаем идти служить в бомбардировочную авиацию на Ту-16. А я вообще очень уважал летчиков тяжелых кораблей, но не любил эти типы самолетов. Маленькие - да. Я говорю: "Нет, я служить больше не хочу". Мне ультиматум: или партбилет на стол, или то, что вам предлагают. Подумайте, завтра придете. Это в Севастополе. Я из Керчи прилетел в Севастополь. Выхожу и думаю: что же делать? И тут вижу: идет генерал Наумов, Герой Советского Союза. Во время войны он был заместителем командующего ВВС ЧФ. Я ему рассказал. Он спрашивает: "А ты что хочешь?" - "Хочу уходить, поеду в Москву разбираться". А он: "Знаешь что, у Васильева есть должность (Васильев тогда был начальником Главной инспекции Главного управления гражданского воздушного флота, тоже морской летчик, был у меня в училище командиром эскадрильи, после войны - моим командиром дивизии в Евпатории). Пойдешь к нему?" - "С удовольствием". - "Все, лети в Керчь и жди приказа". Я улетел в Керчь. Это было 26 июля 1960 года, а 10 августа я уже сидел в Главной инспекции. И с тех пор я в гражданской авиации.